Угол - Страница 19

— Да кто ж их разлучит?

— Может быть, и не удастся разлучить. Сама-то очень хлопочет, чтоб эта свадьба состоялась, и уж, верно, сделает по-своему, только я думаю, что твоя молочная дочь, графиня Тревильская, не согласится и не даст сыну благословения на эту женитьбу.

— Так и не надобно идти против воли матери! Глупа Матрена, что сводит молодых людей, тогда как матери его это не угодно. Эка дура! Господи прости! Наделает она кутерьмы!

— Да таки наделает, Прохоровна! Я знаю стороною, что она подучает молодого графа жениться на Фетинье тихонько. Разумеется, она это не сама говорит ему, да уж у нее есть люди, которые работают за нее.

— Кажется, почему бы графине Тревильской не хотеть, чтоб моя Фетиньюшка была ее невесткою? Ведь никто не знает, что бабка ее отпущенница княгини Мазовецкой. Отец — миллионер, воспитана она, как все знатные воспитываются; собою красавица такая, какой под солнцем не сыщешь другой! Чего ж бы еще хотеть графине Тревильской?

— Знатной породы, матушка Степанида Прохоровна! Знатной породы хочет и ищет твоя молочная дочь! Графиня горда чрезвычайно, нас, простых людей, не считает ни за что и говорит, что если б мещанин имел не только миллионы, но даже богатства великого Молоха, то и тогда она не хотела бы породниться с ним!

Проговори это, Акулина с важным видом охорашивалась с полминуты, верно полагая, что, окрестя Могола Молохом, она показала великую ученость; но как простодушная Степанида не обратила на это слово ни малейшего внимания и продолжала сидеть, подгорюнившись и покачивая седою головою, то и собеседница ее рассудила оставить претензии на отборные фразы и стала опять говорить просто:

— Ну так вот видишь, матушка, графине не надобно богатства никакого, а надобна знатная порода; она сама барыня большая, и в роду ее все были графы да князья, может быть, лет тысячи двадцать назад.

— Что ж Федулов думает обо всем этом?

— Ничего; он не знает, что жена старается навести графа Тревильского на женитьбу с Фетиньей; однако ж хмурится, когда видит, что граф приезжает к нему, и, раскланявшись с ним, проходит прямо на половину к ней.

— На половину? Так моя Матрена живет на манер знатных дам; не дивлюсь теперь, что она отреклась от матери; простая старуха, да еще и отпущенница, много портила б ей в мыслях ее знатных знакомых.

— И, матушка! Не беспокойся; как не великатится хозяйка, а ни одна знатная дама к ней и не заглянет, а к себе-то уж и подавно не пригласит; к нам только и ездят из знатных одни мужчины, потому что Федот Федулович задает банкеты на славу; а на балы наши приезжают свои братья купцы с женами и дочерьми да кой-кто из мелких дворяночек, вот и все.

— Я не успела, да и нельзя было ни о чем расспросить мою глупую Зильбер, она торопилась от меня, проклятая, как будто от чумы, чтоб уйти поскорее. Каково живут Федуловы между собою?

— Хорошо; она делает что хочет; он во всем уступает; она бросает его деньги направо и налево, за все платит втридорога, нисколько не торгуясь; он выдает деньги, не говоря ни слова; у нее карета не карета, платье не платье, шали не шали! Все заморское; жемчуга, бриллианты целыми коробками покупает и ни в жизнь не посоветуется с мужем, не спросится: «Позволишь ли, Федулович, купить вот это или это?» Куда тебе! Все деньги у нее, берет себе, сколько угодно. А уж как одевается!.. И не дай тебе бог, Прохоровна, увидеть этого, не вытерпит твое материнское сердце, проклянешь ты ее: ведь совсем как… стыдно сказать… как голая! Плечи выставит на целые два вершка без платья, и спина чуть не вся!.. Бедный хозяин всякой раз хмурится, как она в таком виде проходит мимо него, чтоб садиться в карету… А еще как перетягивается шнуровкою! Что твоя молоденькая девочка!.. Как она не задохнется, такая толстуха!.. Я вот уж сухопарая старуха, а и тут как подвяжу передник покрепче, так и полчаса не выдержу… А она целые дни в тисках, да, кажись, ей и нужды нет… Одолела ее охота представляться знатною барынею! Ведь так и пильнует, что как у них делается, так и она! Не белится, зубов не чернит, бровей не подводит карандашом, умоется себе просто водою да вытрет лицо каким-то кузмотиком, и только: знатные, де, дамы никогда не пачкают лица ничем.

— Шнуруется! Ходит полунагая! В сорок пять лет!.. Отступился от тебя бог, Матрена!

Задолго до окончания беседы двух старых женщин графиня Тревильская вышла из своей засады. Карета ее летела по гладкой мостовой; близок уже был дом Орделинских; через четверть часа графиня будет в кругу всего, что так блистательно, так остро, так любезно; через час загремит музыка, разольется ослепительный свет, посыплются фразы, одна другой тоньше, острее, умнее, вежливее! Как ей управиться с собою? Как победить грусть, которую так полно ее горделивое сердце? Графинею поминутно овладевает задумчивость; беспрестанно мысль ее возвращается к тому, что она слышала: хотя она стыдится, вспоминая, где и от кого она слышала то, что столько тревожит ее, однако ж невольно благодарит судьбу, что она открыла ей этот заговор вовремя. «Георг! неблагодарный сын! Тебе ли изощрять кинжал для сердца твоей матери!.. Скрываться! Сговариваться! Действовать заодно с презрительною тварью, с дочерью бывшей служанки! Желать унизить славный род свой супружеством с внучкою отпущенницы, и какой еще отпущенницы? Девки дурного поведения! Ужасно!»

Графиня забыла, что сын ее не знает того, что она узнала сию минуту, что он считает Федулову дочерью ярославского купца и слухам об угле совсем не верит, — забыла и горько попрекала на его неразборчивость.